Он чувствует, что теперь ему не отвертеться. Решив ей довериться, Рене подробно рассказывает обо всем случившимся с ним после их последней встречи.

– Из-за всего этого я и не смог прийти, – заключает он.

– Время позднее, как насчет того, чтобы поужинать? – предлагает она вместо ответа.

Она размораживает в микроволновке пиццу, достает вино. Он обнаруживает, что голоден как волк и что мечтал именно о таком ужине.

Он чувствует, как в нем нарастает волна признательности к этой женщине, которая, едва его зная, приютила его именно тогда, когда лучшая подруга отказала ему в крове и когда последний живой член семьи не смог его поддержать.

– В последний раз я не все рассказала вам о себе, – загадочно произносит она.

Он мелкими глотками пьет вино.

– Вас тревожит потеря памяти, меня – прямо противоположное. Моя болезнь зовется гипермнезией: я помню все, в мельчайших подробностях.

– Наверное, это благодаря вашему прекрасному детству, – говорит он с набитым ртом.

– Вы правы. В юности со мной происходили только приятные события, вот у меня и возникла привычка все их запоминать. Возникла – и сохранилась до сих пор.

– До какой степени доходит ваша гипермнезия?

Она кладет себе четверть пиццы и режет на мелкие кусочки.

– Я помню наизусть телефонные номера и даты рождения всех моих друзей. Помню все лица, которые попадаются мне на глаза. Могу вспомнить даже лицо, которое мельком видела в группе людей.

– Зато вам легко было учиться в школе. Вы запоминали наизусть и наверняка были отличницей.

– Петь на память все песенки у костра – тоже очень практично. А игры, например бридж? В нем мне нет равных, я же помню все карты!

Она наливает ему красного вина.

– Как же я вам завидую! – произносит он со вздохом.

– Напрасно. Не бывает преимуществ без недостатков. Например, мой бывший муж однажды пришел в восторг от омлета с трюфелями и заявил, что впервые в жизни ест такую вкуснятину. Мне стало грустно, ведь я когда-то соблазнила его именно этим блюдом. Он все забывал, и наши плохие моменты, и хорошие, ограничиваясь непосредственной реакцией на внешние стимулы. Не помнил, что мы ели в день нашего знакомства и даже накануне. Это притом, что я могла не только перечислить все блюда, но и воспроизвести диалоги за едой.

– Просто он был нормальным человеком.

– Для меня – чересчур нормальным. Я любила мужа, но сами посудите, каково это – жить с дырявым решетом! Он забывал вообще все. Мне приходилось прощать ему оплошности. Даже когда он мне врал, он не запоминал свою ложь, а ведь самое главное свойство любого лжеца – хорошая память. Мне все это так надоело, что я развелась и больше не испытываю желания выйти замуж.

– Вынести меня вам было бы еще труднее, я, бывает, добравшись до конца фразы, уже не помню, как она начиналась. Все чаще спрашиваю: о чем я говорил? Кстати, о чем у нас беседа?

Она хохочет и явно чувствует себя более раскованно, чем сначала.

– Вы хотя бы трезво смотрите на вещи и стараетесь не повторить судьбу отца. А мой муженек, не помнивший дня моего рождения и вдобавок дня нашей свадьбы, считал это нормой, а меня нудной педанткой.

Она вздыхает.

– Но если бы все ограничивалось только этим! Поверьте, я могла бы перечислить все оскорбления и обиды, которые он мне нанес со времени после нашего первого сумасшедшего поцелуя, тоже им благополучно забытого. Теперь вы понимаете, как обременительно иметь абсолютную память? Приходится все прощать тем, у кого ее нет.

Они едят и пьют, глядя друг на друга.

– Я помню всех, кто сделал мне в детстве хорошее, как и тех, кто делал плохое. Мое сознание – как огромный эластичный рюкзак, растягивающийся без конца. В него попадает буквально все.

– Практично.

– Тяжело.

Он подливает ей вина.

– Мы друг друга дополняем…

– Вы даже не представляете, до какой степени. У вас есть доступ к вашей памяти за гранью бессознательного, то есть ко второму и к третьему рюкзаку, я же постоянно расширяю единственную память об этой жизни.

– Что, если это компенсация? Может, доступ к памяти о моих прежних жизнях – оборотная сторона слабеющей кратковременной памяти?

– Так или иначе, из-за вас мне все больше не терпится добраться до памяти о моих прежних жизнях.

Она пристально смотрит на него зелеными глазищами, и он гадает, не приглашение ли это. Этот взгляд невозможно выдержать, поэтому он опускает глаза в тарелку и, скрывая смущение, пьет вино, закусывая пиццей.

– Я согласна приютить вас на время, необходимое вам, чтобы набраться сил и спасти Атлантиду, но с одним условием.

– С каким?

– Оно вам уже известно. Вы поможете мне попасть в мои прошлые жизни.

Она наливает ему кофе и удаляется в ванную.

– Подождите в гостиной, я сейчас.

На стене висит картина Дали «Постоянство памяти». На ней изображены мягкие часы, пляж, скала вдали, другие, как бы текущие часы, муравьи, поедающие третьи часы, твердые. Посередине закрытый глаз с длинными ресницами, рядом четвертые часы, мягкие.

Возвращается Опал, переодевшаяся в спортивный костюм.

– Вас заинтересовала эта картина? Идея написать ее посетила Дали при виде тающего на солнце камамбера. Он стал размышлять о течении времени, отсюда эти часы на разных стадиях распада: твердые, мягкие, очень мягкие, текучие. Название «Постоянство памяти» отражает его понимание наших воспоминаний: они твердые, гибкие, мягкие, текучие. Твердые часы, на которые напали муравьи, – это, возможно, метафора трупа, чьи воспоминания пожраны временем.

Опал Этчегоен зажигает свечи, гасит свет и растягивается на диване.

– Надеюсь, вы помните, как надо действовать?

Она закрывает глаза, расстегивает ремень и верхнюю пуговицу на брюках и принимается дышать толчками, как при подготовке к родам. Потом ее дыхание замедляется, становимся глубоким, она показывает знаком, что готова. Он, впечатленный ее обстоятельностью, начинает:

– Видите лестницу?

Она кивает.

– Хорошо, спускайтесь, считая ступеньки: первая, вторая, третья, так до десятой. Спустились?

– Да.

– Вы должны увидеть дверь бессознательного. Видите ее?

Гипнотизерша снова утвердительно кивает.

– Хорошо. Теперь я протягиваю вам большой золотой ключ, вы вставите его в скважину. Повернете ключ, услышите громкий щелчок, потянете за ручку.

По телу гипнотизерши пробегают мелкие судороги. Она морщит лоб, кривит рот.

– Не открывается, – говорит она, не открывая глаз.